На день рождения Ильи Глазунова публика увидит неизвестные работы мастера

Воскресение после распятия

Автор: Ян Смиринцикий
Опубликовано в газете “Московский комсомолец” №27701 от 8 июня 2018

Илья Глазунов на протяжении многих лет был очень близким человеком для нашей редакции, и какая-то ложная пафосность уже неуместна, а важна конкретика. Сейчас воедино сплетаются несколько дат: 10 июня у Ильи Сергеевича день рождения (было бы 88); исполняется 30 лет его грандиозной Академии живописи, ваяния и зодчества; 9 июля — годовщина смерти. А мы решили вспомнить о друге, большом художнике, посетив галерею его имени на Волхонке, где в эти минуты готовится крайне необычная выставка, выдержанная в стиле «мастерская мастера»: публика увидит около 30 работ, которые почти (или без «почти») не экспонировались при жизни Глазунова.

…Для эксклюзивной экскурсии меня встречает вдова Ильи Сергеевича, директор галереи Инесса Орлова. Сразу проходим в просторный зал на первом этаже, в котором ранее была развеска по циклу «Поле Куликово». Сейчас битва снята, а вместо нее завершается монтаж малоизвестных полотен мастера.

— Скажите читателям, — начинает Инесса Дмитриевна, — что в день рождения Глазунова, 10 июня, вход в галерею (и в находящийся тут же Музей сословий) бесплатный. Тогда же состоится и открытие выставки. День ухода — 9 июля — выпадает на понедельник, это выходной, поэтому свободное посещение мы переносим на 8 июля, на воскресенье.

На скамьях лежат святая святых: первые альбомы, блокноты с карандашными набросками мастера. На уровне идеи, эскиза. Ехал, допустим, в машине из Ростова в Ярославль, поймал настроение, какую-то игру красок природы после дождя, низкий горизонт, радугу (это одна секунда) — и сразу фиксировал: вот темное облако, как птица, на фоне белых облаков. Причем делал это постоянно, где бы ни был — в российской ли глубинке, в Италии, в родном Питере… Эти альбомы никто никогда не видел, не держал в руках. Это «кухня», не для посторонних глаз. Но сейчас их положат в витрины, чтобы люди как-то прикоснулись к творческому процессу.

— Инесса Дмитриевна, помните, в последнем интервью, буквально за месяц-полтора до кончины, Илья Сергеевич воодушевленно говорил о новой для себя большой работе — хотел написать величественное полотно, посвященное Первой мировой войне…

— Увы, — отвечает г-жа Орлова, — не успел. Долго эту тему вынашивал. Это же крушение трех империй. Мистерия! Очень сложный материал. Сейчас вам покажу небольшой набросок карандашом в блокноте.

— Ну да, вот угадывается в центре образ Ники с крыльями…

— Теперь мы не можем за него домысливать, что Илья Сергеевич имел в виду. Ждал этой работы. Думал о ней, разрабатывал. Уже заказали большой холст. Натянули его. Загрунтовали даже. Все было готово. Но…

…Глазунов был поразительно позитивным человеком. Это в людях либо есть, либо нет. Он мог в разговоре кого-то или что-то критиковать, причем жестко, но все равно мысль его никогда не была деструктивной. Не мельчил, не искал блох, но всем сердцем, полнокровно любил этот мир. Какой бы ни была кривой и кровавой дорога человечества, она — в его видении мира — все равно приведет к храму. И вот сейчас заходишь в зал этих работ последних лет — тут порою сложные сюжеты (и арестованный уже Николай Второй на фоне красного заката, и Христос, изгоняющий торговцев из храма), а все равно в целом — ощущение света. Победы добра в любом случае. Простор, много воздуха; ты не выйдешь отсюда с мыслью, что «все плохо, и все умрут», — этого нет ни на секунду.

И вот так же — с болезнью. Он мог предчувствовать свой уход. Но ни единым намеком виду не подавал на людях. Последний разговор с ним по телефону — это совершенно оглушительный заряд энергии: работа, работа, работа! Хочется это, хочется то… И этот заряд в памяти и останется. Вот что главное в этой выставке: вы уйдете в приподнятом настроении, захочется жить, творить. Он вас как-то зажжет — безотносительно, разделяете вы его чисто художественную стилистику или нет.


В зал вносят сначала большую фотографию Глазунова (где он среди своих картин), затем мольберт Ильи Сергеевича — ну какая же мастерская без мольберта!

— А вы знаете, что он и в дорогу брал мольберт? — рассказывает Инесса Орлова. — Конечно, не стационарный, но тем не менее. Помню поездку на Валдай — так ехали на двух машинах. В одной лежали мольберт, краски, палитра, все принадлежности. А в другой — мы…

— Этюдником не пользовался?

— Нет, никогда. И вот поставит мольберт, на него — холст. Пишет довольно быстро — пока светло. И, конечно, в одиночестве. В уединении. Без зрителей. Только я — больше никого. Очень любил писать на натуре. Но именно этюд. Который так и оставался в качестве этюда. А потом на отдельной картине (большей по размеру) тот же сюжет писался в мастерской.

Так было, например, с картиной «Валдайский пейзаж». В Иверский монастырь на Валдае Илью Глазунова привезли в эвакуацию из блокадного Ленинграда. Дядя помог, который служил главным патологоанатомом Северо-Западного фронта. А в монастыре во время войны располагался госпиталь. И в нем Глазунов — слабый, болезненный на тот момент — подлечился, набирался сил. Потом немного окреп, и его перевезли в Новгородскую губернию…

Прошло время, и уже в 2009-м художник снова поехал на Валдай, чтобы вспомнить все это время, переосмыслить, отдать кармический долг. И написал пейзаж. Даже два: один с натуры (этюд) — холодная растительность, свинцовые облака, все как на самом деле. Другой же — в качестве завершенной картины. С пестрым переливающимся разнотравьем, игрой солнца, золотыми крестами, одинокой фигуркой монаха вдалеке. Этюд — факт, картина с этюда — уже искусство.

Сразу обращаешь внимание: очень скромные рамы, часто просто черные, для максимальной концентрации на изображении; к тому же подписи на холстах — «Илья Глазунов» — весьма небрежные, размытые, плохо видные. Художник не делал из своего имени какой-то фетиш.

— Иногда совсем не подписывал работы, — говорит Инесса Орлова, — вот мы брали, допустим, из Третьяковской галереи «Русскую Венеру», так она — одна из самых известных — не подписана.

— А как он вообще работал — на этапы разбивал?

— Илья Сергеевич писал сразу несколько картин. Три-четыре, а то и больше. Никогда не писал какую-то одну и только одну. Работы стояли по мастерской, он подходил к одной картине, наносил несколько мазков, потом мог перейти к другой. В процессе мог какую-то картину временно отставить, вернуться к ней через месяц…

Директор галереи показывает на эскиз в альбомчике — будущая серьезная картина об изгнании Христом торгующих из храма:

— Вот вы заметили, что на холсте Глазунов реализовал ее в другом размере — не горизонтально, а вертикально? Для него Христос, православие — это не «подставление щеки». Здесь Христос бьет плетью, как мы знаем из Писания. Этот момент в храме Соломона как раз и показан. Картина производит впечатление чуть-чуть незаконченной, но на самом деле она завершена: словами Глазунова, «картина закончена, когда художник выразил все то, что хотел».

— А в центре ее — женщина с совершенно равнодушным лицом, смотрящая прямо на зрителя…

— Да, и в этой холодности много символизма. Причем здесь очень интересная линия горизонта, — уточняет главный хранитель Полина Шабанова. — Художник заставляет нас смотреть на фигуру Христа, который оказывается как бы над нами. Не на уровне нас. Так, любая картина Глазунова — это разговор со зрителем, полотна общаются, и вы невольно думаете: бич Христа направлен только ли на этих людей? Или?.. Художник переносит в наше время евангельские сюжеты, делая их более понятными.


…А мы идем дальше — от картины к картине. Пейзаж «Кижи». Блок и Незнакомка. Невский проспект в канун революции. Ночной океан. Старая Вологда. Историческая картина «Быть войне и гладу» (голоду), написанная не на холсте, а на доске…

Глазунов не любил словами объяснять свои полотна. Он мог говорить об историческом контексте, о глобальных катастрофах, войнах, об этических проблемах человечества в целом, но не о картине. Все, что хотел сказать — уже сказано кистью.

— Инесса Дмитриевна, а вы слышали от него когда-нибудь: «Вот, у меня не получается этот сюжет»?

— Нет. Если что-то не получается, он просто не начинал писать. Говорил так: «Я сажусь за картину только тогда, когда мысленно ее вижу законченной».

— Это весьма редкий дар, — подключается к разговору Полина Шабанова, — нет таких «мук творчества»…

— У него — нет, — подтверждает г-жа Орлова. — Все муки — ДО, во время долгого периода вынашивания замысла. Вот вы видели эти маленькие альбомчики — да, там он мог искать, прикидывать. Только на ему понятном языке. Но к холсту подходил абсолютно готовым, наполненным.

— Ни у нас в фондах, ни в его мастерской нет ни одной работы, которая была бы просто отставлена — мол, не получилась, не закончена, — говорит главный хранитель. — У него на каждом холсте сразу выдана вся энергетика, четко воплощен замысел. Знал что хотел.

— И поэтому у него не было нелюбимых работ?

— Нет. Каждый холст соответствует какому-то его состоянию. И это состояние не искусственно — оно прожито, оно дорого ему. Хотя могло вызревать долго. Полотно «Раскулачивание» он замышлял еще студентом, хотел уже писать, но друг ему сказал: «Какое «Раскулачивание»? Да тебя сразу посадят за это». Запретная тема! В итоге он закончил картину только в 2010-м.

Подходим поближе к портрету Николая Второго (называется «Перед отречением»).

— Вот почему у него столько работ, посвященных теме революции? — задается вопросом Инесса Орлова. — Да потому, что он родился в 1930 году — еще застал людей, живших тогда, людей еще XIX века, той России, той культуры, той среды. Для Глазунова все это было естественно, в отличие от нас…

— Ну да, для нас это история, впечатления из книг, фильмов, а для него — живая, натуральная жизнь.

— Конечно. Почему он и жил этими образами: близко по времени все это было.

…И получился тот самый интересный дуализм, слитый воедино в одном человеке: Глазунов родился в Петербурге (Ленинграде), до 1957 года в нем прожил. И все родственники оттуда, и 200 лет там жили его предки. И окружали его поначалу люди, которые были из ТОЙ России. Поэтому ТА Россия очень глубоко в него вошла. И только потом возникла Москва — иная повесть…

— А что такое Петербург? — продолжает Инесса Орлова. — Это не Москва: Петербург — имперский город…

— Москва — она всегда немножко сама по себе, в отрыве.

— Конечно, а Питер — столица империи. Это трудно сейчас почувствовать. И Глазунов говорил даже, что если бы он не родился в Петербурге, не пережил бы блокаду, то был бы совершенно другим человеком. Просто другим. «Кем бы я был без Питера? Просто интеллигентным мальчиком». Поэтому он и воспринимает революцию как трагедию. Смотришь на его Николая, и на ум приходят строки Николая Гумилева:

Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня.
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
Но не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого, что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.

— Та Россия его, в хорошем смысле, преследовала…

— Он просто жил этим. Не мог чувствовать иначе. Поэтому и возник этот Николай, возникли иллюстрации к Достоевскому. Причем как возникли? Ему всего-то 26 лет было — юноша еще, студент! Это кто бы еще так чувствовал?.. Эти кварталы Достоевского жили в нем. Он там гулял и в мыслях, и наяву. Для него все это — не мода, не придумка, не «сюжет»: это его органика. Это он сам.

— А потом он переехал в Москву, но и ее смог для себя «решить», художественно осмыслить…

— Не только художественно. Он ее пытался отстоять — отстоять старую Москву в 1960-е годы. И Зарядье тех лет, и церковь Симеона Столпника на Новом Арбате (в которой венчались Параша Жемчугова и граф Шереметев). Когда прорубалась новоарбатская «вставная челюсть», эту одинокую церковь хотели снести. И Глазунов рассказывал, как старичок реставратор просто залез в ковш экскаватора и не вылезал, пока не принесли приказ о постановке памятника под охрану государства. А сам Илья Сергеевич бегал в этот момент с письмом по инстанциям, чтобы отменить ее снос. Так что эта церковь осталась и благодаря ему тоже.

…После чего Глазунов и сказал: «Москва сделала меня русским». Вот отсюда и дуализм, о котором говорилось выше. Петербург был империей, европейской столицей, петровским городом. Находясь же в Москве, Глазунов стал ездить в Ростов, Ярославль, Боровск — иным языком, напитался допетровской Россией. Так и пошло в его работах: либо питерские, классицистские, античные темы, либо Москва — читай, Древняя Русь. Разные ключи к разным ментальным пластам.


В завершение импровизированной экскурсии подходим к полотну «У дороги» 2014 года. Дело в том, что на открытие Музея сословий приехал Владимир Путин. И эта самая картина стояла отдельно на мольберте. По рассказу Ильи Глазунова, картина эта очень понравилась Путину. Стоял возле нее, рассматривал… На холсте — темная фигура в ночи. Звездное небо. Ушедший в себя человек, о чем-то думающий. Греющийся у костра. Сильное пламя — сильное, как душа. И бежит от него едва заметная во тьме дорога. Длинная. Витиеватая. Но ведущая к белому храму…

…Илья Сергеевич очень многое успел. Он создал Академию. Создал Галерею. Пробил и построил Музей сословий. Я уж молчу о собственно художественном вкладе. О знаменитых очередях вокруг Манежа. Он был так устроен: созидал. И не замыкал историю сугубо на своем имени. Но давал (и до сих пор дает — через своего сына Ивана, возглавляющего Академию) трамплин молодым талантам; дает им школу, точку опоры, чувство локтя.

— Лейтмотивом жизни Ильи Глазунова была вера в Россию, — завершает Инесса Орлова, — и это несмотря ни на что. Он писал картины 60 лет, столько всего пережил, но все равно верил. Посмотрите, какие яркие, исполненные веры полотна создавались в финале жизни! Они все здесь, на этой выставке.

«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Эту строку из Евангелия он взял эпиграфом к своей книге «Россия распятая». Минули войны, революции, трагедии, репрессии. Но после распятия всегда следует воскресение.

Источник

Square thumb f9fa9152bedfe5a3f9455477cc875b29
Square thumb 4fdfc9feff190d814fb777e7041d47df
Square thumb d3e67be2b5cdea9c74058e6e0c46b622
Square thumb 29f827eed4984a655d7b952a4f4f9589
Square thumb 1bc35224f28d313cd30af37380e68d11
Square thumb ef2414c20651a7c3dc6897e7220845ce
Square thumb bca0bcb156ced77bf2021c7f2d340509
Square thumb 892dd282c08c759bf74721c67c06f2c3
Square thumb 452da9aca55ae705ad13794eaeeaf4fa